Альманах РиЭ

Альманах №19

Альманах №18

Альманах №17

Альманах №16

Альманах №15

Семинары ИЦ «Аксиология»

Аксиология и онтология Зла

Манипуляция сознанием

Akashi

Эзотерика вчера и сегодня

Transhumanism

Аксиология трансгуманизма

Совмест(итель)ное слово
Владимир Малявин

О некоторых восточно-западных параллелях

Источник: альманах «Развитие и экономика», №13, июль 2015, стр. 100

Владимир Вячеславович Малявин – философ, историк, китаевед, доктор исторических наук, профессор Института изучения Европы Тамканского университета (Тайвань)

1

«За что ни схватишься, ничего нет», – говорил персонаж известного романа Михаила Булгакова. Может быть, и вправду ничего нет. Но нельзя сомневаться в том, что в мире что-то происходит, что в нем бывают события. В противном случае нас просто не было бы здесь. Более того, обнаружить себя «здесь и сейчас» и есть подлинный смысл события.

Древний даосский философ Чжуан-цзы, нечаянно задремав, увидел себя бабочкой, которая «порхала в свое удовольствие среди цветов». Потом он проснулся и не мог решить, то ли он Чжуан-цзы, которому снилось, что он бабочка, то ли – бабочка, которой снится, что она Чжуан-цзы.

Этот рассказ напоминает, что исток всякой литературы – событие, и притом необязательно имеющее внешние приметы. Уснуть, забыться – значит дать свободу творческим метаморфозам жизни и… сделать возможным свое пробуждение. Прозрение приходит в бесконечной череде снов и не отменяет ее. Радость бабочки и меланхолия пробудившегося философа – два полюса одного события, столь же несходных, сколь и нераздельных. Между ними, в между-бытности всего и вся и прежде всех вещей, находится «истинно сущее». Китайцы называли эту правду жизни «центрированностью». Таков корень и смысл всего происходящего. Центрированность есть высшая, несотворенная и притом вечно отсутствующая цельность мира. Она ни в чем не проявляется и ни в чем не допускает излишка или недостатка. В ней нет ничего частного, но в ее свете каждый момент существования совершенно самодостаточен и в этом равен всем прочим, не имея с ними ничего общего.

Чтобы быть, надо бдить, а чтобы бдить, надо забыться.

Быть с миром может лишь тот, кто сам по себе.

2

Европейца поражает азиатская речь: гортанная и пронзительная, как птичий гвалт, размеченная до странности эмоционально нейтральными возгласами. Поль Клодель рассказывает, как он, живя в Китае, выходил по вечерам из дома, чтобы… слушать какофонию восточного города:

«Этот шум голосов – стремительный, играющий брызгами поток – прорезают неожиданные форте, подобные треску рвущейся бумаги. Иногда мне чудится, что я различаю ноту и ее модуляции, подобно тому как настраивают барабан, касаясь нужных мест пальцем…

Отдельное слово не исчезает: оно вносит свою лепту, сливаясь с бескрайней многоголосицей общего говора. Оторванное от предмета, который означало, оно пребудет лишь как невнятный звук, его сопровождающий, как восклицание, интонация, ударение. Способны ли смыслы сливаться, как сливаются звуки, и какой грамматике подчиняется эта общая речь? Гость мертвых, я долго слушаю этот ропот, этот далекий шум языка живых».

В безбрежной многоголосице мира звук есть сигнал, существующий до того, как появляется внешний мир. Прежде всего слышимого мы слышим одно извечное «чистое звучание». Оно – знак чистой коммуникации, сообщение без адреса. Его непостижимая грамматика, о которой говорит Клодель, принадлежит интимному пространству первозданной реверберации жизни, духовного трепета, нестихающего гула мировой со-бытийности, где всё перекликается со всем и множится без конца и края. В этом «шепоте прежде губ» выражать нечего и некому. Здесь можно только на-следовать Изначальному, ходить по его следам, опережая тех, кто полагается на чувственное восприятие и умозрение, кто зависит от «обработки информации». «Все люди озираются по сторонам, а он привечает их как детей», – говорится о мудром правителе в даосском каноне «Дао-Дэ цзин». В между-бытности есть только подобие, оно же постоянное саморазличение, и мудрый – хозяин безмерной мощи рассеивания, цепной реакции бытия. Он оживляет живое, превращает превращение, оставляет оставление, пред-оставляя всему быть… Это удвоение не позволяет зам­кнуть слово в предметности мысли, держит его открытым бездне мировых метаморфоз. Тот же Чжуан-цзы не мог понять, чем отличается птичий щебет от человеческой речи, а в мире вокруг видел – точнее, слышал – только бесчисленные «превращения голосов». (Или, может быть, бесконечные модуляции одного беззвучного Голоса?) С редкой для философа смелостью он сравнивает человеческую речь с ревом бури, в которой, как ни странно, мир становится родным: чем сильнее шум, тем глубже «небесная» (мета-человеческая) гармония жизни.

В комедийных диалогах и других фольклорных жанрах значение голоса как средства спонтанной «сердечной» коммуникации проступает особенно наглядно. К примеру, в популярном на юго-востоке Китае (где, кстати, жил Клодель) театре перчаточных кукол существуют «гибридные» персонажи, говорящие на два голоса. В одной пьесе фигурируют муж и жена, приклеенные друг к другу спинами. Они отвечают короткими репликами на вопросы о другой семейной паре:

– Какие у них отношения?
– Они очень близки.
– На ножах.
– Почему на ножах?
– Из-за женщины.
– Из-за мужчины.
– Женщины кокетливы и бездарны.
– Мужчины грубы и неблагодарны.
– Так кто же они?
– Они отличная пара.
– Они враги.

Кажется, что в бесконечной цепи жизни, где каждое звено самоценно, ибо задает всем новое нравственное испытание, рассказчику не хватает словесного пространства, как альпинисту воздуха. Да и кто он, этот господин случайностей и людской разноголосицы, умудряющийся видеть жизнь в несовместимых перспективах, подобно тому как кукольник в восточном театре говорит за всех кукол сразу? Есть ли некий высший судья над ним – неузнаваемым в череде масок? Мы знаем только, что этот кто-то, «темный предшественник» Делёза – изменчивее всех изменений и исчезает прежде, чем обретет видимый облик, именно потому что дает быть совместности всех голосов. Возможно, его подлинный прообраз – иероглифическая письменность, хранящая правду вселенской со-бытийности. Свидетельство Клоделя (в изложении Максимилиана Волошина) и здесь очень точно:

«Посреди храма возвышался вертикальный столб, на котором были начертаны четыре знака. “В надписи таинственно то, что она говорит, – думал Клодель. – Никакой момент здесь не отмечает ни возраста, ни места, ни начала этого знака, стоящего вне времени; это лишь уста, которые вещают. Он есть. И предстоящий лицом к лицу созерцает предписание, имеющее быть усвоенным”».

3

Не молчание и не слово, а голос есть хранитель и свидетель тайны духовного прозрения. Голос освобождает жизненные силы, лечит и убивает. Превыше всего он собирает людей и богов. Бодрствующий дух, согласно наставлениям китайских учителей, «слышит всё в восьми пределах света», и притом слышит «как будто издалека», ведь этот дух бесконечно превосходит сам себя, обнимает собой весь мир. Так в дремоте мы порой необычайно отчетливо слышим какой-то отдаленный звук – например, шум проходящего вдали поезда или летящего высоко в небе самолета. В это мгновение мы вдруг открываем, что наш дом – весь мир. Отдаваясь снам земли, мы прозреваем…

Но мир, увиденный из недосягаемой дали, уже предстает другим, превращенным. Глядя на Тайбэй с вершины небоскреба 101, я уже не вижу ни отдельных людей, ни машин на улицах. Как звуки китайской речи сливаются в гулкое эхо бытия, так земной мир здесь преображается в безбрежное марево, где всё чревато всем. Исчезает само различие между реальным и фантастическим. Уже неразличимые в уличном кишении люди как будто выписывают, сами не видя того, какие-то вещие знаки, «пророчества на стенах». Вся китайская цивилизация, все усилия полутора миллиардов жителей Китая и есть никем не замечаемое писание этого фантастического и фантастически реального иероглифа самой жизни.

Видение Бдящего есть совместность непрозрачных, отсутствующих друг для друга перспектив: взгляда в упор и из недостижимой дали. Так пишется китайский пейзаж, выстраивается китайский роман, играется китайская пьеса. Привычная «объективная действительность» является здесь лишь иллюзорным, лишенным бытийной основы стереотипом. Подлинная реальность – типовые, превращенные формы, часто откровенно фантастические: «черный дракон выползает из пещеры», «яшмовая дева ткет пряжу», «восемь небожителей переплывают океан». Перед нами качество ситуации, сгустки силы, не держащие самих себя, взрывающиеся, как фейерверк в ночном небе. Они служат духовному росту и должны быть усвоены – наподобие предписания иероглифа, о котором говорит Клодель. Типизация здесь осуществляется посредством само-оставления, рассеивания – в противоположность усилию самоутверждения, характерному для типизации в европейском Модерне (см., например, «Рабочий» Эрнста Юнгера). Борьба за удержание бесконечно малой, истинно символической дистанции – пустоты между-бытности, – отделяющей эти типы от образов внешнего мира, определила исторический путь китайского искусства.

Узнаваемая классика

Burj Al Arab 370+

Музыка русских и зарубежных композиторов XIX и XX веков

Burj Al Arab 370+

Произведения Бетховена

Burj Al Arab 370+

Музыка разных столетий: от XVIII до XX

Burj Al Arab 370+

Балетная музыка Чайковского, Адана, Минкуса, Петрова

Календарь РиЭ.
26 октября

События

1815 – Основано литературное общество «Арзамас».

1824 – В Москве официально открылось здание Малого театра.

1930 – В Ленинграде состоялась премьера балета Дмитрия Шостаковича «Золотой век».

В этот день родились:

Доменико Скарлатти (1685–1757) – итальянский композитор и клавесинист.

Василий Васильевич Верещагин (1842–1904) – выдающийся русский живописец и литератор.

Андрей Белый (1880–1934) – русский писатель, поэт, критик.

Дмитрий Михайлович Карбышев (1880–1945) – российский и советский фортификатор, военный инженер.

Николай Леонидович Духов (1904–1964) – советский конструктор бронетехники, ядерного и термоядерного оружия.

 next

@2023 Развитие и экономика. Все права защищены
Свидетельство о регистрации ЭЛ № ФС 77 – 45891 от 15 июля 2011 года.

HELIX_NO_MODULE_OFFCANVAS