Лоно мрачной страсти – ярость глобальных фавел и бидонвилей, суммы нищеты и междоусобиц, презрения к достоинству человека, некогда познанному и признанному цивилизацией. Взрывчатая смесь экстремизма и нигилизма насыщается испарениями из метафизических областей, нетрадиционных практик и традиционных источников. Складывается порода людей, лишенных былой культурной идентификации, а бурлящая природа их страсти – заря мира, согласного воспеть гимн чуме, восславив деструкцию как основную, конечную и желанную цель творения.
Флюиды раскованного Прометея модифицируют среду, меняют траектории, опровергают институты, демонстрируя образ вздернутого на дыбу человечества. Национальные корпорации, считавшие себя хозяевами на площадках государств, поколебались и надломились. Из щебня рухнувших конструкций, осколков прежних элит исторгаются астероидные стаи. Пережив неустойчивость почвы и отделение от родных планет, подобно изгоям лабиринтообразной Трои, они устремляются в открывшуюся неизвестность, раня и калеча встречающихся на пути обитателей социокосмоса.
Диффузные войны
В основе чреды нынешних драм – шарады и шифрограммы истории, адекватное прочтение которых – добродетель правителей и долг экспертного сообщества.
Мир испытывает давление высокомотивированных организованностей, использующих для достижения целей эффективные средства, созданные высокоиндустриальной цивилизацией. Их целеполагание напоминает русскую матрешку, а присутствие оригинального концептуального вектора оказывается важным обстоятельством, провоцирующим максимальные усилия вплоть до категорически отвергаемых прежним моральным кодексом акций.
Возникает новый класс угроз. Борьба разворачивается не просто в политике или экономике, сфере финансовых операций или технических возможностей, организационных компетенций и технологических решений – происходит столкновение интеллектов, мировоззрений, стилей жизни и кодексов поведения, сопрягаемых в системе координат надвигающейся на мир культуры.
Наш мир не многополярен, он многомерен: мы обитаем в предместье призрачной постцивилизации – распределенном множестве терминалов освобожденного Франкенштейна. Над планетой парят летучие острова транснациональной Лапутании, внизу выстраивается многоярусный Undernet – глобальный андеграунд, объединивший яростных обитателей человеческой вселенной. Эти динамичные констелляции активно эксплуатируют возможности, открывающиеся для не ограниченных административными или моральными препонами организмов.
В условиях трансформации миропорядка, когда в ряде мест цивилизационный кодекс и родовые признаки государственности ослаблены, системы безопасности оказываются все менее действенными.
У нового терроризма свои специфические черты. Он учитывает взаимосвязанность мира, системный характер протекающих процессов, предъявляя соответствующую стратегию угроз. В феврале 2001 года в Бишкеке, на заседании международной исследовательской группы по урегулированию кризисов в Центральной Азии Консорциума военных академий и институтов, изучающих безопасность, при Центре имени Джорджа Маршалла автором была предложена к обсуждению концепция противодействия терроризму, наркотрафику, иным угрозам, основанная на гиперэкологических постулатах. Феноменология и логика системного терроризма сравнима с динамикой инфекционных заболеваний, поведением нежелательных, перманентно атакуемых популяций или алгоритмами виртуальных агентов наподобие компьютерных вирусов, червей, троянов. И купирование негативного явления основывается не столько на успехе военных операций («борьба с симптомами»), сколько на результате модификации среды обитания.
Суть методологической схемы – отказ от пассивной идеологии, выражающейся в рефлекторной борьбе со следствиями, переход к политике преадаптации, разрушению социального потенциала антисистемы, ее финансовой стерилизации, «подрыву патогенной среды обитания», «созданию контрпопуляций», то есть к матричному прочтению контекста и динамичному контролю над ситуацией.
Взрывоопасная смесь Глубокого Юга и Нового Севера приближается к точке вскипания, напоминая о мировоззрении, ввергающем адептов и последователей в нигилистические бездны, усматривающем в смерти главный смысл и основное деяние земного существования.
Эта поэтика деструкции время от времени посылает в мир перепоясанных смертью вестников.
Корпорация «Земля»
В прописях наступающей эпохи под флером категориального, лексического, но никак не феноменологического вакуума множатся подвижные организованности, облачные структуры. Единицей цивилизационной идентичности становится, скорее, тип активности, нежели государство.
Не менее энергично проявляется пространство глобального Юга – рассеянное по планете многочисленное племя миноритарных акционеров – сотрудников и безработных «Корпорации “Земля”», добивающихся изменения правил игры и допэмиссии голосующих акций. Играть по нынешним правилам для них бессмысленно. Действуя так, они останутся вечными должниками и маргиналами, не имеющими голосующего представителя в глобальном совете директоров. В пестром конгломерате социального прекариата ведется поиск ресурса, способного превратить изгоев цивилизации в признанную силу, способную опровергнуть и сокрушить актуальную власть.
Магистериум сумеречного эона был со временем опознан: место, занимаемое ресурсом жизни, претендует занять ресурс смерти, заместив конструкцию деструкцией, желание обустроить жизнь – стремлением значимо реализовать смерть. В чертогах Крайнего Юга формируется зона глобальных пропорций, населенная миноритариями «Корпорации “Земля”», чей козырь и неотчуждаемый ресурс – поставленная на кон и эффективно разыгранная смерть.
Сегодня этот актив – произвольная и переосмысленная смерть – высоколиквидный товар на глобальном рынке, по-своему эксплуатируемый политэкономической мегамашиной. Потенциал продукта – предмет игры на повышение. Охранные механизмы Модернити были настроены на иной класс угроз, их мощь, ориентированная, скорее, на принцип эскалации, нежели диверсификации, уходит в песок. Они были созданы для борьбы с государствами и коалициями, с агрессией формализованных институтов, с чем-то, что имеет географически локализуемую структуру, но против анонимных субъектов, распыленных по городам и весям, эти системы неэффективны. Рождается феномен диффузных войн, то есть происходит диффузия временных, пространственных границ конфликтов, субъектов и объектов, средств и методов проведения силовых акций и боевых действий.
Извлеченный из сундука Пандоры и высоко оцененный новым веком ресурс реализуется в комбинациях переходной эпохи не только под именем нового терроризма. На горизонте футур-истории забрезжил образ цивилизации смерти, элементы которой включаются в прописи властных игр.
Культура смерти
Культура смерти – выходящая из глубин подсознания в пространства общественной практики тяга к массовой деструкции и автодеструкции. Тяга, носящая порой иррациональный характер, однако использующая достижения современной цивилизации и воплощаемая в широком диапазоне. Наиболее драматично – в эпидемии террористов-самоубийц.
Произвольная и осмысленная смерть – рычаг перемен не только в пользу Глубокого Юга. В лабиринтах Нового мира не один лишь униженный Юг разрабатывает мрачные штольни: запретный ресурс приспосабливают для своих нужд разные персонажи мировой драмы.
Призывы к автоаннигиляции, мании коллективных убийств, эпидемии самоубийств порою охватывали людей, поведение которых начинало походить на исход леммингов. На заре прошлого столетия самоубийство было охарактеризовано как «акт свободы». Лозунг «Да здравствует смерть!» являлся опознавательным знаком движения, грозившего захлестнуть мир. На «земляничных полянах» постсовременности ощутимо дыхание экофашизма – замыслов радикальной либо плавной депопуляции планеты в диапазоне от форм самооскопления до проектности биотерроризма. Дебаты о демографической проблематике, методах контроля рождаемости и путях сокращения избыточного населения сливаются с темами нищеты, радикализации, фрустрации, подводя к ревизии привычных ценностей цивилизации и культуры.
Радикальное мирополагание предполагает не только разрешение форс-мажорных ситуаций, но также их форсирование, углубление, преумножение. В подобном контексте иначе прочитывается сентенция безумного философа: «Высший интерес к <…> восходящей жизни требует беспощадного подавления и устранения вырождающейся жизни» (Фридрих Ницше). Аналогию теме универсальной, тотальной смерти можно усмотреть в практической реализации замысла «оружия Судного дня». И если кто-то властный решается произнести: «Правил нет, они не существуют», – хрупкий лед цивилизации оказывается взломанным, космос общежития – разрушенным.
Деструкция в той или иной форме соприсутствует в истории, будучи инкапсулирована в культурный текст, для которого, однако, характерна асимметрия конструкции и деструкции. Деструкция традиционно прочитывалась как асоциальное действие, а ее сублимация – как стержень обновления: деконструкции и реконструкции культуры. Культура смерти утверждает новую меру вещей, речь идет о культивации и легализации процедур, редуцирующих господствующее мировоззрение, подвергающих инфляции и дегуманизирующих привычную социальную ментальность.
«Зима уже близко!»
Мы отрицаем закон ради более сложной и справедливой законности, высшей меры вещей либо полного беззакония. Радикальное переосмысление структур повседневности, их ползучая модификация выворачивает наизнанку исторические замыслы, трансформируя целеполагание человечества.
Деспотизм обыденности скрывает агонию прежнего порядка, цивилизация напоминает льдину, постепенно растворяющуюся в бурлящем житейском океане. «Если Бога нет» и «все позволено» – любой эксперимент в марксистском, ницшеанском либо фрейдистском духе, – то логическим концом истории станет антропологическая катастрофа и постчеловеческий мир. По мере снятия глубинных препон на повестке дня оказывается идея устранения моральных границ – взлом суицидального предела и утверждение онтологического первенства ничто.
