В процессах глобализации во второй половине XX века происходило постепенное размывание суверенитета отдельного государства. Оно перестает представлять собой Левиафана Томаса Гоббса. Суверен уходит из государства. Само государство по иронии судьбы превращается в сторожа – только не на службе у суверена-народа, а в сторожа – надзирателя за оным. По факту сегодня в государстве нет суверена в классическом смысле этого слова, но нет такого пока и вне государства. Мы живем в эпоху всеобщей неопределенной легитимности государственной власти. Именно поэтому партизаны двух последних типов и стали возможны.

Указанное умаление теллуричности партизана эпохи «цветных революций» должно быть компенсировано дополнительной легитимацией его действий. Осуществляется это извне. В эпоху до Французской революции легитимность власти устанавливалась свыше – от Бога. А потому политическая мотивация партизана была неразрывно связана с его верой. И партизанское движение начала XVII века в Московском царстве, и элементы партизанства в Тридцатилетней войне за гегемонию в Священной Римской империи германской нации 1618–1648 годов стали политическими ответами простого народа на попытки изменения заведенного свыше порядка установления власти. Позднее, в эпоху индустриализации и утверждения республиканского правления, наряду с легитимностью земли, поскольку суверен перестал быть персонифицированным, все большее значение приобретала легальность власти, установление оной на основе права. И партизан Второй мировой войны сражался на стороне традиционной легитимности и легальности – против новой легальности, устанавливавшейся посредством тотальной войны силами, не связанными с его землей и обычаями. Партизан же «цветной революции» слабо связан с землей и почти не связан с традицией. То есть его действия как партизана не только незаконны, что было всегда свойственно партизанству, но и нелегитимны. Поэтому он все больше начинает походить на обычного самозванца, опасно приблизившегося к черте, отделяющей его от простого бандита. Своими действиями он сокрушает и законность, и легитимность. За отсутствием опоры внутри государства такой партизан вынужден получать легитимность извне, из области, не связанной с местом войны. Эту легитимность и обеспечивает третья сила. И поскольку единственно от нее теперь зависит легитимность партизана, отрекшегося от внутреннего суверена, то он и оказывается в полной зависимости от третьей силы. Политическая цель партизана, учиняющего «цветную революцию», есть сугубо политическая цель третьего заинтересованного лица.

Заметим, что легитимность такого партизана нужна этой третьей силе только ради легитимности результатов деятельности партизана – деятельности, осуществляемой исключительно в интересах третьей силы, без связи с традицией, народом, легальностью. Такое утилитарное понимание легитимности особенно свойственно глобальному партизану, для которого легитимно лишь то, что он сам делает. Произошло полное отрицание легитимности в классическом понимании, в том числе и как традиции, как согласия, как признания.

Промежуточное положение в этой череде метаморфоз пока занимает «Правый сектор» – объединение радикальных украинских националистических организаций. Оно приняло активное участие в свержении законного и легитимного президента Украины Януковича. В отличие от остальных фигурантов Евромайдана – партии УДАР, всеукраинских объединений «Батькивщина» и «Свобода», – «Правый сектор» обладает собственной – вполне сформированной и четкой – идеологической концепцией и целостным видением судьбы Украины. В результате он слабо подконтролен третьему заинтересованному лицу евромайданной революции, а значит, и непредсказуем в своем поведении впоследствии. «Правый сектор» способен сам формировать политическое и предъявлять его народу и стране, поэтому он вполне может вступить в конфликт с нынешним Украинским государством в лице новой правящей группы – в конфликт не за деньги, а за действительную политическую власть. Осознавая эту специфику «Правого сектора», Соединенные Штаты хотя и использовали эту организацию в пору Евромайдана, но не допускают ее до власти, постоянно отжимая от рычагов реального управления, в том числе и занижая процент проголосовавших за ее кандидатов на выборах президента и в Верховную Раду. Тем самым производится маргинализация и оттеснение «Правого сектора» на периферию украинского политического, которое конструируется Соединенными Штатами. Вашингтон считает, что, набрав силу, настоящие галицийские националисты и радикалы из «Правого сектора» станут такими же неуправляемыми, какими оказались большевики, «Аль-Каида» или Талибан.

Поскольку «цветные революции» суть партизанское движение, то и бороться с ними надо как с партизанами: оказывать давление – длительное и постоянное, временами усиливающееся, купировать поддержку партизан населением (например, путем их дискредитации), затруднять мобильность, отсекать от источников снабжения ресурсами, связывать действия партизан и вынуждать их переходить к обороне. Вполне эффективными могут быть и такие меры, как смещение партизан в сферу криминальной деятельности, дискредитация лидеров, провоцирование недоверия и розни внутри движения, выдавливание его из публичной общественной жизни. Бороться с партизанами надо решительно: вести переговоры только ради маскировки сосредоточения и перегруппировки собственных сил, не идти ни на какие компромиссы или промежуточные «приемлемые» результаты, вести борьбу до полного разгрома «цветных революционеров». Поскольку само это движение в значительной мере инспирировано и движется третьей силой, то для его подавления необходимо добиваться затруднения, а лучше разрыва связей между партизанами их внешним руководящим центром, публично демонстрировать собственному населению и мировому сообществу ангажированность «цветных революционеров».

V

Описанный выше процесс утраты партизаном связи с родиной и нацией, с землей предков, получил наглядное подтверждение в конфликте, разгорающемся с декабря 2010 года в странах Передней Азии, прежде всего в областях Леванта и Месопотамии.

Иррегулярность партизана обусловливает несамостоятельность его политической субъ­ектности. Следовательно, для конкретизации политической мотивации ему требуется опора на некую регулярность. У классического партизана такая регулярность связана с землей, с традиционной системой властвования, с системой смыслов самого партизана как представителя определенной нации и государства. Но чем слабее связь партизана с землей, чем меньше его теллуричность, тем больше он нуждается в политической мотивации для политической легитимации своих действий – чтобы они имели смысл и не соскользнули в область криминальной активности. Эту политическую легитимность может дать партизану как революция, хотя и творящая новое политическое, но тем не менее не отрывающаяся его от родной земли, так и заинтересованная третья сила. Именно последнее и происходит с «цветными революционерами». Однако ситуация может зайти и еще дальше и завершиться полной потерей партизаном теллуричности. И тогда он будет вынужден полностью положиться на одно лишь политическое. Но такого рода политическое не в силах предоставить третье заинтересованное лицо, ибо партизан тогда превращается в наемника, полностью покидает область легитимности и получает очень условную легальность и перестает быть партизаном. Потому при полной потере теллуричности он начинает творить собственное политическое. Так рождается партизан эпохи глобализации.

Начало подобной трансформации партизана было положено активным использованием партизанского движения афганских моджахедов в борьбе против СССР. Соединенные Штаты организовывали, обучали, снабжали и политически покрывали (легитимировали) этих повстанцев. Пакистан же играл хотя и важную, но второстепенную роль, не совсем понимая, во что ввязывается. В итоге он получил на своей территории «партизанское государство» Вазиристан.

Указанный полный разрыв партизана с землей предков возможен, по крайней мере в двух случаях.

Во-первых, при абсолютизации политической составляющей партизана и изначальной мощной и разнообразной его поддержке со стороны третьей силы. Тогда ослабевает потребность партизана в вербовке местного населения, в дружественном взаимодействии с ним, в получении от него моральной и материальной поддержки. А сам партизан начинает все больше превращаться в наемника. В Афганистане в годы противостояния советским войскам, несмотря на активную поддержку со стороны США и Пакистана, из местных афганцев были не только рядовые бойцы, но и средний и высший руководящий состав моджахедов. А вот в Чечне во время обеих войн уже ощущалось усиление влияния наемников, совершенно не связанных с собственно Чечней и чеченцами. И это обстоятельство дало обратный эффект – в результате удалось успокоить мятежный регион. Его элита поняла, что поддерживавшие ее противостояние с РФ внешние силы совершенно не заботятся о судьбе самой Чечни и чеченцев.

Но это было лишь начало политического становления партизана как полностью самостоятельной силы.

Во-вторых, отчуждение партизана от своей родины возможно при значительном или полном разрушении государства, когда именно вооруженный партизан становится единственной властью. Так произошло в бывшей Ливийской Арабской Джамахирии. А до того – в Ираке после свержения Саддама Хусейна. Когда иррегулярность в партизане побеждает все – и политическую мотивированность, и теллуричность, тогда и вообще любая регулярность, придающая его действиям осмысленность и форму, тоже побеждается. Иррегулярность партизана просто уничтожает государство без создания чего-либо нового. Таким образом, партизан может быть не только зародышем нового государства и новой армии, но и просто разрушителем социального.

В сирийском конфликте, который очень быстро перешел из НПБ сразу в горячую партизанскую войну, роль пришлых элементов стала преобладающей. Партизан в Сирии крайне слабо связан с землей предков и с народом. Он деградировал как гражданин и как подданный. Такая отчужденность привела к полной утрате легитимности в действиях таких партизанских групп, как, например, «Ансар аль-Ислам», «Бригада Абдуллы Аззама», «Техрик-е Талибан Пакистан», «Джабхат ан-Нусра» и др. Деятельность подобных партизан и незаконна, и нелегитимна, как, впрочем, и активность городских партизан «цветных революций». Но последних, как уже отмечалось выше, отводит от криминальной сферы заинтересованный третий. Единственное же, что продолжает кардинально отличать теперь партизана от бандита, это его предельная политическая напряженность, пронизывающая абсолютно всю его деятельность.

Эта напряженность, выдвинутая у партизана на первый план теоретиками и практиками социальной революции, абсолютизирована в конце XX века деятелями исламского всемирного джихада. Такая исключительная политическая напряженность партизана сама становится его легитимацией в полном соответствии со шмиттовской концепцией децизионизма – способности к окончательному политическому решению как основе возникновения права и государства в условиях неопределенности. Получается, что абсолютная политизированность партизана позволяет ему не только разрушать старое политическое, но и сотворять новое. И тут возникают два вопроса: какое политическое творит партизан и как он это делает?

Партизанская война сегодня принципиально отличается от партизанских войн первых трех четвертей XX века. Для партизана эпохи глобализации население является пассивным субстратом, элементом ландшафта, на котором партизан ведет свою войну и творит новое политическое. Для левых революционеров прошлого века, несмотря на их риторическое обращение к массе, эта самая масса была и объектом воздействия, и поставщиком ресурсов, и вооруженным народом, и даже целью.