– Существует мнение, что Смута начала XVII века – это во многом результат чрезвычайной мобилизации нации при Иване Грозном. Якобы он так всех мобилизовал, как никаким монголам и не снилось. Отсюда надрыв. И как результат надрыва – обвал, Смута.

– Это весьма распространенное рациональное объяснение. Его высказывали либеральные и демократические дореволюционные историки. Потом оно спокойно перекочевало в советскую историографию – с перерывом на непродолжительный период при Сталине, когда была предпринята попытка исправить историю Ивана Грозного, – а затем уже и в современную. Так вот, нельзя не учитывать культурного – я бы даже сказал религиозного – фактора возникновения Смуты. Например, утверждают, что су­щественную роль в возникновении Смуты сыграл династический кризис. Но это какое-то уж очень «стерильное» объяснение. Слово «кризис» здесь ровным счетом ничего не объясняет. Это был не кризис – это была катастрофа, потому что пресеклась династия, которая правила на Руси сотни лет, со времени становления нашего государства. Здесь я имею в виду прежде всего те представления, которые транслировались летописцами и существовали в обществе. О том, когда на самом деле возникло Древнерусское государство, мы с Вами уже говорили. Династия Рюриковичей за столетия своего правления сакрализовалась. И это сакральное начало стало особенно ощутимым с появлением Святорусского Царства, русского, как выражались в XVI веке, самодержавства. Активнейшую роль в созидании и Святой Руси, и самодержавства играла Русская православная церковь. Поэтому государственное строительство, государственность как таковая не могли восприниматься только рационально. Эти явления воспринимались во многом с точки зрения религиозной, метафизической. И тут вдруг прервалась династия. Вы представляете, что это значило для человека начала XVII века? В этом событии увидели буквально начало эсхатологического финала истории, наступление конца света. Отсюда и Смута как ес­тественная реакция верующего человека на события, к которым его перед этим всю его сознательную жизнь готовила Церковь. Понятно, конечно, что Церковь учила и учит иначе воспринимать наступление последних времен, но греховная человеческая природа берет свое… Свою роль в Смуте сыграл и Запад, воспользовавшись помутнением религиозно-политического сознания русского общества той поры. А что касается самого Ивана Грозного, то не надо забывать, что ему довольно долгое время после его кончины поклонялись как местно­чтимому святому. В XVII веке даже иконы его были написаны.

– А потом произошла деканонизация? Или ее не было, и почитание как-то само собой прекратилось?

– В том-то и дело, что никакой деканонизации не было! Другое дело, что потом не произошло его прославления на общецерковном уровне, но деканонизации как местно­чтимого святого тоже не было. Просто почитание как-то само собой прекратилось, угасло. Естественно, не без соответствующих шагов со стороны властей. Вообще Грозному очень не повезло. Его стали обвинять в причастности к убийству митрополита Филиппа и в разных других злодеяниях. Однако что произошло после Смуты? Вернулись к самодержавству – причем к самодержавству в той форме, какую оно обрело именно при Иване Грозном. Отсюда ясно, насколько прочным оказалось построенное им здание. Его не поколебали ни ослабление царской власти при Василии Шуйском, ни Семибоярщина, ни интервенты. О чем это говорит? О том, что самодержавство было у нас не рационально просчитанным способом управления, уложенным в одни лишь светские рамки, а в немалой степени религиозной формой власти. Самодержавная царская власть выступала в роли того самого «Удерживающего», о котором апостол Павел писал во Втором послании к Фессалоникийцам. Такой «Удерживающий» был особенно необходим Святой Руси, когда с конца XV века и на протяжении всего XVI века в нашем государстве существовали разные ереси, среди которых наиболее опасной являлась ересь «жидовствующих». «Жидовствующие» отвергали все те формы устройства государственно-церковной жизни, которые у нас складывались столетиями чуть ли не с принятия христианства при Владимире Святом и особенно в XIV-XV веках. Ситуация осложнялась еще и тем, что у «жидовствующих» были влиятельные покровители в правящем классе. Вы представляете, что бы было, если бы им удалось одержать верх? Что стало бы с Русской церковью – а значит, и с нашим государством? Есть такой современный историк Лев Поляков, он родился в России в 1910 году, но с юных лет жил в Париже, сравнительно недавно – в 1997 году – умер. Он написал книгу «История антисемитизма». И в ней, касаясь борьбы с «жидовствующими» в Московской Руси, Поляков бросает весьма примечательную фразу. Он пишет, что еще неизвестно, каким путем пошла бы Русь, если бы «жидовствующим» удалось реализовать свои замыслы, в частности, провести определенные «реформы» в Церкви… У нас нередко при взгляде в прошлое происходит подмена институтов личностями. Скажем, у какого-нибудь государя были плохие отношения с теми или иными церковными иерархами. Отсюда делается вывод: дескать, этот государь притеснял Церковь. А на самом-то деле это не так. Из московских государей только один Иван III – да и тот лишь на протяжении некоторого времени – проявлял нетвердость в православной вере.

– Что Вы имеете в виду?

– Иван III мирволил «жидовствующим», поддерживал и защищал их. А его супруга Софья Палеолог и сын – будущий Василий III – наоборот занимали последовательную антиеретическую позицию. Благодаря в том числе и их усилиям в начале XVI века состоялись церковные соборы, осудившие ересь. После этого свою позицию поменял и великий князь Иван III. Это произошло незадолго до его кончины. Великий князь уже был стар, немощен, болен, и его посетил преподобный Иосиф Волоцкий, который убедил Ивана III в том, что болезни и немощи – это воздаяние Господне за шатания в православной вере. Тогда-то Иван III резко изменил свою политику, стал преследовать «жидовствующих», чем поломал план еретиков, по которому престол после его смерти должен был перейти не сыну Василию, а внуку Дмитрию – сыну Елены Волошанки, которая возглавляла еретическую партию при дворе… Надо сказать, что никто из государей, кроме Ивана III, не проявлял подобных колебаний в православной вере. Конфликты между московскими властителями и церковными иерархами, конечно, возникали, но они, еще раз повторю, были межличностными, но ни в коем случае не означали противостояния престолов – светского и духовного. Возьмем ту же историю с митрополитом Филиппом. Да, Грозный утратил к нему расположение. Но, во-первых, из этого автоматически не следует, что митрополит был убит по указанию царя. А во-вторых, необходимо учитывать и причину, по которой отношение Грозного к Филиппу резко изменилось в худшую сторону. Филиппа уговорили принять сан митрополита, но с условием, что он не станет вмешиваться в опричные дела. Филипп принял это условие и в знак данного обета целовал крест. А потом, выходит, нарушил эту клятву. Между тем для людей того времени клятвопреступление воспринималось как тягчайший грех. И как после этого Иван Грозный – сам глубоко верующий человек – должен был относиться к митрополиту? Нельзя не учитывать всех этих нюансов и деталей, если мы хотим реконструировать не заказную, а подлинную историю.

– Да, религиозность Ивана Грозного поражает. Помню, читал у Соловьева. Идет осада Казани, острый момент штурма, царь отдает приказания. Но тут наступает время всенощной – и он тут же уходит в палатку, где располагалась его походная церковь. При этом отстаивает всю службу, несмотря на то что ситуация на передовой остается крайне напряженной.

– Вот наглядный пример религиозного сознания. Царь считает, что своей молитвой он ничуть не меньше – а то и больше – оказывает поддержку войску, чем непосредственно им командуя.

– А в послепетровской Российской империи Грозный – уже однозначно пример неправильного, деспотичного властителя…

– Нет, Петр еще очень высоко его ставил.

– Так я и говорю, что в послепетровской России.

– Когда мы говорим о послепетровской России, то нельзя не учитывать роль и влияние масонства в ней. Начиная со второй трети XVIII века масонство у нас стремительно набирало силу. Не случайно масонствующие историки стали негативно описывать правление Ивана Грозного. Я имею в виду хотя бы тех же Михаила Щербатова и Николая Карамзина. Их принадлежность к масонству известна. Что сделали эти историки? Они, собственно, стали излагать точку зрения Курбского, бывшего сначала сподвижником Ивана Грозного, а затем перешедшего на сторону Польши и Литвы. Курбский делил правление Ивана Грозного на два периода. Сначала был, так сказать, благотворный период, когда царь жил в дружбе с советниками, с Избранной Радой. А затем наступила эпоха злодейства и кровопролития, когда Грозный прогнал своих советников и стал править сам. Подобное представление об Иване Грозном в XIX веке стало весьма распространенным, сохраняясь так или иначе по сей день. Возникает вопрос, почему у масонствующих историков было отрицательное отношение к Грозному? Да потому что Грозный – это сугубо национальный лидер. А масоны ратуют за строительством новой мировой цивилизации, в которой не будет разделения на отдельные государства. При таком порядке весь мир станет управляться из единого центра. Поэтому Грозный для носителей этой идеологии и этих ценностей крайне неудобен, даже – враждебен. Дело дошло даже до того, что серьезнейшие историки – я в данном случае имею в виду Василия Ключевского – стали писать об исторической бессмысленности эпохи Грозного. И в советское время, как я уже отмечал, сохранялось подобное отношение к этому государю, за исключением некоторого периода при Сталине, когда была предпринята попытка ревизии сложившейся оценки Грозного. Хулителям Грозного пришлось умолкнуть и прятать свои творения об эпохе Ивана Васильевича в ящик письменного стола, ожидая более благоприятных времен, как это было, скажем, с академиком Степаном Веселовским. Но потом, когда Сталина не стало и состоялось развенчание культа личности, всё возвратилось на круги своя. Я бы даже сказал, что Грозному снова пришлось отвечать – теперь уже за своего почитателя Иосифа Сталина. Да и сегодня этот царь – как красная тряпка для всего либерального сообщества. Ну, о чем тут говорить, когда для таких современных либералов даже само жизненное пространство России, ее территория, обильно политая кровью наших предков, не являются священной ценностью. Казалось бы, надо беречь и сохранять складывавшееся веками государство. Враги окружали нас со всех сторон, сжимали, но территория потом, подобно пружине, расправлялась, увеличивалась, причем не для оккупации чужих земель, но ради укрепления национальной безопасности. Да и те народы, которые входили в состав России, делали это зачастую в целях самосохранения, поскольку только в составе нашей общей страны они могли жить спокойно и не опасаться внешних врагов. Вот почему разрушать наше общее геополитическое пространство – значит прежде всего идти против воли проживающих на нем народов. Наша страна после 1991 года и так разрезана по живому, мы и без того уже не в силах обеспечивать собственный суверенитет в том объеме, как нам это удавалось прежде.

– Игорь Яковлевич, мысль взять у Вас интервью возникла у меня, когда я в марте прочитал на портале «Русская народная линия» Вашу статью «Россия, наконец, сосредоточилась» о присоединении Крыма. Меня в ней особенно поразили Ваши наблюдения о просто чудесных совпадениях. Оказывается, 18 марта – в день, когда в Кремле в торжественной обстановке было подписано соглашение о вхождении Крыма в состав России, только в 1584 году, – скончался Иван Грозный, о котором мы сегодня много говорили. Также со ссылкой на слова архимандрита Тихона (Шевкунова) Вы отметили, что в этот же день Русская православная церковь вспоминает святителя Луку (Войно-Ясенецкого) – небесного покровителя Крыма. Но не только эти факты привлекли мое внимание. Как мне кажется, Вы очень метко описали переживаемое сейчас Россией состояние – как мобилизацию, прежде всего духовную мобилизацию, как активизацию каких-то внутренних резервов и потенциалов, как зримое проявление того самого русского чуда, которое происходит в подобные переломные моменты истории. Название статьи – это парафраз знаменитого высказывания Горчакова, произнесенного им после поражения России в Крымской войне. То есть Вы более чем через полтора века ответили Горчакову?

– После горбачевской перестройки и особенно после беловежского переворота наш народ долго находился в оцепенении и не мог по-настоящему осознать, что же с ним произошло. Потом, конечно, осознал – но каким же горьким стало это прозрение! Казалось, что та борьба, которую с нами планомерно и систематически вел Запад с конца XV века, завершилась нашим полным разгромом. Но, к счастью, оказалось, что это не так. Да, мы многое потеряли, но еще остаемся силой, способной противостоять утверждению нового мирового порядка по западному сценарию. Однако наши противники не успокоятся до тех пор, пока Россия не будет полностью ликвидирована как активный геополитический субъект мировой истории. На этом фоне присоединение Крыма – важное знаковое событие, свидетельствующее о том, что мы перестали отступать и переходим в наступление, а лучше сказать – переходим в контрнаступление. Да, впереди еще очень много трудностей, но перелом уже наступил. Регенерация нашего исторического пространства начинается…

– Игорь Яковлевич, я Вам чрезвычайно признателен за содержательную беседу, за те исторические факты, которые Вы привели и с которыми, как мне представляется, знакомы далеко не все читатели нашего альманаха. Мастерство историка определяется не только и даже не столько тем, насколько виртуозно исследователь подбирает мозаику из сведений источников, а тем, как тонко он чувствует вибрации прошлого и может их интерпретировать – уже с опорой на эту самую мозаику. Мозаика тут, безусловно, вторична. Необходима – но при этом всё-таки вторична. Большинство историков не понимают – или не хотят понимать – это. Вы же – один из немногих, относящихся к меньшинству. Очень хочется надеяться, что среди Ваших учеников – да и просто исследователей, выросших на Ваших работах о Древней Руси, – появятся ученые, которые будут так же чутко и внимательно относиться к интерпретациям прошлого, как это делаете Вы.

 

Санкт-Петербург,
23 мая 2014 года