Будущее создается людьми в синергии с промыслом как встреча (со-единение) пробуждаемого, просыпающегося со-знания с провиденцией грядущего. Как преодоление себя и вскрытие повседневного «наста», как непрестанное обновление, синезис: трансценденция временного в вечное. То есть не в «завтра», но «на все времена».

Альтернатива – омертвление бытия, оскудение духа, лавина рекурентностей, расползание ткани жизни, разбегание всего и вся, утрата обретенного, половодье и водоворот часов, провал в бездну неоархаики, укутанной пластами бесконечной, словно лента Мёбиуса, истории. Наконец, имплозия, обрушение, смешение фрагментов самой истории, распад времен.

Людская темпоральность пластична: освоение будущего ведет к изживанию, исчерпанию времени, «концу истории». И в борьбе с соблазнами героического утешения – к разделению: прорыву либо провалу в вечность, спасению или отпадению.

История – персональный и соборный проект. Человек, размыкая, пересиливая, побеждая, преображая дурную бесконечность, одолевает пороки падшего естества, перебарывая себя. Это процесс антропотрансформации: подвиг, метаморфоза, трансмутация, исцеление. Как венец – обожение.

Кризис будущего – это обстоятельства, вызывающие сомнения в возможности благополучного исхода земных борений.

Разбитые окна

Если бы Бог жил на земле, Ему побили бы окна.
Пословица

Теория разбитых окон гласит: если кто-то разбил стекло в доме и никто не вставил новое, то вскоре ни одного целого окна в этом доме не останется. А потом начнется мародерство.

Новое мироустройство

Мы должны быть открытыми перед возможностью усиливать и эксплуатировать критичность, если это соответствует национальным интересам – например, при уничтожении иракской военной машины и саддамовского государства. Здесь наш национальный интерес приоритетнее международной стабильности. В действительности, сознаем это или нет, мы уже предпринимаем меры для усиления хаоса, когда содействуем демократии, рыночным реформам, когда развиваем средства массовой информации через частный сектор.
Стивен Манн

Наше время — время транзита как в России, так и за ее пределами. Ялтинский/неоялтинский миропорядок, установивший границы влияния, правила силовых игр и расчертивший Европу на геополитические зоны, взломан и отходит в прошлое. В динамичной, многолюдной, многоэтажной вселенной складывается стандарт знания и действия, основанный на восприятии планеты людей как перманентно-транзитной реальности. Это, конечно, непривычный взгляд на окружающий мир. Отсюда императив серьезного обновления методов политического действия и принципов социального проектирования.

Ситуация с транзитным статусом социокосмоса напоминает пересмотр картины мира физического, случившийся в начале прошлого столетия в результате появления теории относительности и формулирования постулатов квантовой физики. Антропологическая галактика сегодня перестает восприниматься как шахматная доска, где одна сбалансированная комбинация миропорядка состязается с другой. Достижение равновесия представляется ныне проблематичным, Новый мир, по-видимому, окажется бурной средой и агрессивной фазой истории. Планетарное сообщество все более напоминает разогретый водяной котел – диффузный мир: чрезвычайно подвижный, многоаспектный, энергийный, склонный к турбулентности.

Представления о социополитической сфере, экономике, культуре, антропологии – нередко редукции актуального положения вещей, а попытки долгосрочного прогнозирования по имеющимся лекалам уязвимы и малоэффективны. Востребованным оказался дисциплинарный подход, согласно которому глобальное сообщество демонстрирует характерные черты сложной и сверхсложной системы – такой, как погода или финансы: его бытие сопряжено с риском пересечения предельных состояний и вероятностью обвальных последствий. Именно поэтому в политический анализ и социопроектирование проникают концепты хаососложности, диссипативных структур, высокоадаптивных систем как наиболее адекватные складывающемуся мироустройству.

Одно из ключевых свойств нынешней фазы эволюции – возрастающая нелинейность, неопределенность антропологического космоса, когда вероятность событий плохо предсказуема, равно как и масштаб перемен, поскольку лавинообразные следствия в сложном мире может вызвать относительно небольшое изменение параметров. Таким образом, субъекты действия не просто умножаются в числе, но обретают иной ранг.

Невозможно полноценно реализовывать желаемый статус, игнорируя целостность, полноту системы, а также контекст – положения инициируемых предприятий-проектов среди других акторов и связностей. Результат политической или экономической акции в «предприятии на полном ходу» (Герберт Уэллс) зависит даже не столько от суммы усилий, сколько от удачно определенной позиции, уместности, своевременности воздействий. То есть от когерентности потоку перемен: совпадения с силовыми линиями многоликой системы, фокусируемой и форсируемой идеологическими, психологическими, культурными, мировоззренческими, метафизическими аттракторами. Но это если действовать исключительно изнутри системы, а не за счет распределенного множества контрагентов или посредством собственного генерального аттрактора.

Всё это ведет к изменению ментальности и прописей действия. При глобальной критичности формальное, то есть отчуждаемое, дисциплинарное знание дополняется и замещается знанием трансдисциплинарным, персонализированным, умениями, сноровкой, неотчуждаемыми от субъекта действиями, то есть искусствами.

Новый шаблон – тетраматрица знания – описывает четыре состояния:

• рациональное и отчуждаемое от создателя: формальное, дисциплинарное знание;
• рациональное и неотчуждаемое: мастерство как персональное искусство;
• нерациональное и отчуждаемое: объекты творчества;
• нерациональное и неотчуждаемое, манифестацией чего является субъект сам по себе.

Как видим, логика постсовременного мира не вполне совпадает с ментальностью современного человека, но это не влечет отказ от рациональности: квантовая теория плохо воспринимается сознанием, однако выстроена она вполне рациональным образом.

Смысловой кризис и расхождения в аксиологии приводят в конечном счете к серьезным изменениям в модели мышления/поведения и формулированию начал новой рациональности.

От фабрик мысли к интеллектуальным корпорациям

Наука неспособна создавать цели. Еще менее – воспитывать их в человеке. В лучшем случае наука может предоставить средства к достижению определенных целей. Но сами цели порождаются людьми с высокими этическими идеалами. И если эти цели не мертворожденные, а обладают жизненной силой, их принимают и осуществляют те массы людей, которые полусознательно определяют медленную эволюцию общества.
Альберт Эйнштейн

Фабрики мысли (think tanks) – феноменология одного из этапов становления научных институтов, реализованного в прошлом столетии.

В XX веке происходит индустриализация науки, развивается прикладной, технологический аспект, формулируется технонаука, осуществляется ее тестирование, происходят статусное закрепление, воплощение. Возникает новый тип исследовательского заведения – военно-промышленная лаборатория (в России – КБ, «шарашки», закрытые города), продемонстрировавшая эффективность и социальный потенциал. В США процесс развивался в русле проектного подхода, примеры чему – «Манхэттенский проект», впоследствии – проект «Аполлон». В России таким стержнем был атомно-космический проект, а его социальной ипостасью – система Академии наук, а затем футуристичный замысел наукоградов («академгородков»).

Фабрики мысли, работающие в сфере активного представления нефизических систем и структур, – американское достижение: к революционному перелому 1960–1970-х годов количество подобных интеллектуальных предприятий в США исчислялось сотнями. Аналитическая работа послевоенной поры основывалась на опыте масштабных боевых/логистических операций на глобальном театре действий. И была в значительной мере связана с процессом принятия решений в области политики, военного планирования, бизнеса, социальных и региональных инициатив.

Параллельно с развитием интеллектуальных предприятий социогуманитарного профиля отчасти деградирует принцип публичности обретаемого знания. Исследовательская деятельность нередко сопряжена с коммерческой тайной и национальной безопасностью. Политическая и военная наука тяготеет к анонимности, своего рода неоэзотеризму, порой – к прямому сокрытию достижений и даже направлений исследований. В соответствии с заново прочитанными заветами неокантианцев философия преобразуется в методологию, знание – в технологию и товар.

Мир движется от вещи к знаку, а от знакового производства к цифровому измерению. Лидирует не теория, но проект, не наука, но аналитика. Исследуется не реальность per se, а практическая сфера, о «реальности вообще» – мы рассуждаем, дискурсируем. Кроме того, подчас создается и специфический продукт – симулякр как виртуальная личина социального знания. За счет деформации образа реальности, асимметричной обработки данных – гипертрофии одних составляющих и подавления других – формируется инструментальная система мифов и стереотипов. Присутствие подобных тенденций в сфере социальных наук, тем, которые жили при советской власти, нетрудно почувствовать и понять.

В известной мере фабрики мысли, породившие отрасль интеллектуальных корпораций, это и есть властный дискурс: механизм формулирования и утверждения идей нового класса. Интеллектуальные предприятия, занимаясь исследованием социогуманитарных проблем, сливаются с инфраструктурой влиятельных советов и закрытых клубов. Заметны сдвиги в организации послевоенного мироустройства – создание мировых контролирующих и регулирующих органов в политической, экономической, финансовой, культурной областях.